Летний день догорал тенями на занавеске, они перемешивались ветром и возвращались на место. Порывы воздуха несли волны разнотравья, с ярким полынным акцентом. Черноморская степь оживала после дневной жары.
Мягкий свет закатного солнца освещал рабочую зону с терминалом, столом и пустым креслом. В воздухе кружили пылинки, принесенные за день ветром. Янус мог наблюдать за ними, разместившись на подоконнике другого окна. Какие-то замирали и сверкали дольше других, некоторые вспыхивали и пропадали, часть кружилась в вихре своей судьбы и гасла в лучах солнца. Это зрелище повторялось каждый летний вечер как увертюра рабочей сессии. Ради нее Янус каждое лето переносил свой рабочий кабинет на азовское побережье. Вступив в зрелый возраст, он научился чувствовать вкус момента, быть в гармонии с ритмом окружающего мира.
Янус понимал, что вряд-ли пересечет границу девяностолетнего дня рождения, его поколение слишком поздно получило право жить в гармонии с телом. Тем важнее успеть, оставить заделы где он не успеет, вовремя передать, научить, направить.
— Сераф, режим оттиска. Авторизация — Янус.
Пауза, почти церемониальная. Воздух над рабочей зоной чуть потемнел, начал сгущаться. В нём оформилась световая сфера, набирая плотность и глубину. Процесс наполнения энергией личности ощущался физически, свет становился разумным, его движения ритмичными. Это был не человек и не программа, это было нечто третье. Посмертный голос человека.
— Связь установлена, — отозвался голос. Без интонаций, мягко. Инженеры мемориальных агентов избегали создавать ощущение что владелец голоса всё ещё жив. Но оттиск личности мог слушать и слышать, дополнять свою картину мира и выражать суждения. Оставаться частью мира тех, кому все еще нужен.
— Мы начали делить поведенческие модули, — сказал Янус, устраиваясь в кресле. — Выводим их в отдельный слой. Агенты теперь настраиваются тоньше. Особенно для травмотерапии.
Голос не торопился с ответом, он ждал. В режиме оттиска никто не доминировал, никто не просчитывал следующий ход. Это был неспешный диалог двух людей, живущего сейчас и покинувшего живых.
— Я познакомился с результатами, структура изменилась, — сказал он наконец. — Снижен вес отклика. Расширена зона адаптации. Ты применяешь это?
— Да. Я куратор в блоке менторов по постреабилитации. Мы настраиваем реакции на паузы, дыхание, даже на микромимику. Иногда нужно, чтобы робот-нянька просто молчал. Или смотрел. Или дышал рядом. Это сложнее, чем кажется.
Световая сфера изменилась, появились резкие цвета, пульсация.
— Ты говорил об этом раньше, в нашей мастерской. Тогда ты настаивал, что невербальные сигналы важнее, я возражал.
— И был прав. Мы к этому подошли только сейчас, когда научились отделять эмоциональные реакции от других пиковых состояний. Вербальное общение в итоге основное, паузы нужны чтобы восстановить диалог.
Секунды прошли в молчании. Янус встал, подошёл к окну. Ветер утих, солнце почти коснулось горизонта.
— Сын пишет музыку. Нашёл старые аудио, шумы, реверберации, твой голос. Сегодня он работал с Сатурном. Глухой, ритмичный, колокол судьбы — очень точный образ, по-моему. Попросил живой материал, я дал ему твои ленты. Ты бы одобрил.
Ответ последовал не сразу, режим оттиска запрещал быстрые ответы на темы семьи.
— Он знает обо мне? — тихо прозвучал вопрос.
— Нет. Я хочу, чтобы он сам понял, что может спросить напрямую, не через меня. Что есть ожившая память, которая жива настолько, насколько в ней нуждаются. Память о тебе жива, отец. Потому что ты слышишь нас, а мы тебя.
Голос стал чуть теплее:
— Когда он спросит, передай ему доступ. Я помню его совсем ребенком. Хотел бы о многом спросить.
Янус вернулся к креслу. Касание — завершение сеанса. Голограмма исчезла.
Комната снова стала просто комнатой, вернулась атмосфера летнего вечера. Но в этой тишине осталось неуловимое дыхание ожившей памяти, рожденное голосом родного человека. Что-то, что дышало вместе с Янусом в унисон. След оконченного пути. Оттиск личности. Ответы, которые так важны живым.